Фриленды - Страница 52

Не успел Феликс открыть рта, как вмешался Дирек:

— Дядя был так добр, что приехал со мной. Заинтересован в этом деле я. Этот человек — жертва произвола.

— Да, да, — насторожился мистер Погрем. — Конечно, конечно… Он, кажется, еще ни в чем не признался?

— Нет, но…

Мистер Погрем прижал палец к губам.

— Никогда не ставьте крест раньше времени… Вот для чего существуем мы, поверенные. Итак, — продолжал он, — вы один из этих недовольных. Может быть, и социалист? Боже мой! Все мы теперь к чему-то примыкаем, я, например, гуманист. Всегда говорю миссис Погрем: «Гуманизм в наши дни — это все!» И это чистая правда. Но надо обдумать, какой линии нам придерживаться. — Он потер руки. — Может, сразу попробуем опровергнуть их улики, если они у них есть? Но алиби Должно быть неопровержимым. Следственный суд, несомненно, признает его виновным — никто не любит поджигателей. Насколько я понял, он жил у вас в доме… На каком этаже? Внизу?

— Да, но…

Мистер Погрем нахмурился с таким видом, будто желал предостеречь: «Осторожнее!..»

— Пожалуй, лучше будет, если он пока откажется отвечать на вопросы и даст нам время оглядеться, — сказал он.

Они пришли в полицейский участок, и после недолгих переговоров их отвели к Трайсту.

Великан сидел в камере на табуретке, прислонившись к стене; руки у него свисали, как плети. Он перевел взгляд с мистера Погрема и Феликса, вошедших первыми, на Дирека, и во взгляде его можно было прочесть все, чем была полна его бессловесная душа, — с таким обожанием смотрит на своего хозяина собака. Феликс впервые увидел человека, который уже успел причинить ему столько беспокойства; широкое, грубое лицо и трагический взгляд, полный тоски и преданности, произвели на Феликса огромное впечатление. Такие лица никогда не забываются, и люди обычно боятся увидеть их во сне. Кто пренебрег гармонией, вложил тоскующий дух в это грубое тело? Почему судьба не сделала Трайста обыкновенным любителем пива, не способным оплакивать жену и рваться к той, которая напоминала покойницу? Не сделала его олухом, глухим к словам Дирека? И при мысли о том, что предстоит этому безмолвному человеку, застывшему в тяжком и безнадежном ожидании, сердце Феликса мучительно сжалось, и он отвел глаза.

Дирек схватил широкую, загорелую руку крестьянина, и Феликс увидел, с каким трудом юноша старается сдержать свои чувства.

— Боб, взгляни, это мистер Погрем. Он адвокат и сделает для тебя все, что в его силах.

Феликс взглянул на мистера Погрема. Маленький человечек стоял подбоченясь, на лице у него было какое-то странное выражение лукавства и сочувствия, от него исходил почти одуряющий запах гуттаперчи.

— Да, да, — сказал он. — Поговорите с этими джентльменами, а потом и мы с вами потолкуем. — И, повернувшись на каблуках, он начал чистить перочинным ножичком короткие розовые ногти перед самым носом полицейского, который стоял за порогом камеры, всем своим видом выражая, что и у заключенных есть свои права и он на них не посягает.

Феликса охватило то же чувство, с каким в зоологическом саду смотрят на зверя, которому некуда спрятаться от любопытных глаз. Не выдержав, он отвернулся, хотя невольно продолжал слушать:

— Прости меня, Боб, это я виноват в твоей беде…

— Нет, сэр, прощать тут нечего. Вот я скоро вернусь, и тогда они еще увидят…

Судя по тому, как у мистера Погрема покраснели уши, он тоже слышал этот разговор.

— Скажите ей, мистер Дирек, пусть не убивается. Мне бы нужно рубаху на случай, если меня задержат. А детям не надо знать, где я, хотя стыдиться мне нечего.

— Это может продлиться дольше, чем ты думаешь, Боб.

Наступило молчание. Феликс не выдержал и обернулся. Батрак тревожно озирался — он словно впервые сообразил, что находится в заключении; внезапно он поднял руки, большие и грубые, и сжал их между коленями; и снова его взгляд заметался по стенам камеры. Феликс услышал, как у него за спиной кто-то откашлялся, и, снова ощутив запах гуттаперчи, понял, что этот запах всегда сопутствует тем минутам, когда сердце мистера Погрема преисполняется жалостью. Потом он услышал шепот Дирека: «Помни, Боб, мы тебя не оставим» и еще что-то, вроде: «Только ни в чем не признавайся». Затем, проскочив мимо Феликса и маленького адвоката, юноша выбежал из камеры. Он высоко держал голову, но по лицу у него текли слезы. Феликс вышел вслед за ним.

Гряда белесовато-серых облаков поднималась над красными черепичными крышами, но солнце светило ярко. Образ простодушного великана, запертого в камере, неотступно преследовал Феликса. Даже к своему племяннику он впервые почувствовал какую-то теплоту. Вскоре к ним присоединился мистер Погрем, и они ушли.

— Ну как? — спросил Феликс.

Мистер Погрем ответил ворчливым тоном:

— Не виновен и отвечать на вопросы до суда не будет. Вы имеете на него влияние, молодой человек. Молчит, как рыба. Бедняга…

И до самого дома он больше не произнес ни слова.

Дамы сидели в саду, окруженные множеством маленьких Погремов, и пили чай. Феликс занял место рядом с адвокатом, который не сводил глаз с Недды он заметил, что в хорошем настроении мистер Погрем благоухает только сигарами и лавандой.

Глава XXIII

После посещения Трайста Феликс и Недда вернулись в Бекет, высадив Дирека у поворота на Джойфилдс. В Бекете уже знали об аресте. Попутно с оплакиванием «положения в деревне», последними городскими сплетнями и забавными происшествиями во время гольфа это известие составило тему для разговоров за столом, ибо чудотворные болгарские углеводы уже отошли в прошлое. На этот раз здесь съехались «шишки» совсем другого пошиба, чем три недели назад; и общество оказалось довольно однородным — они выдвигали всего три проекта решения земельного вопроса, и ни один из этих проектов, к счастью, так же не посягал на существующий порядок, как панацея из картофеля и черного хлеба, ибо они строились на вере (разделяемой солидной прессой и всеми столпами общества) в то, что яичницу можно сделать, не разбивая яиц. Во всяком случае, гости Клары сходились в одном: вопрос этот чрезвычайно важен. Согласие в этом пункте несколько напоминало билет, который предъявляют при входе: никто не мог войти в Бекет без этого убеждения, а если случайно входил, то выклянчивал этот пропуск или просто заимствовал его у других, как только вдыхал в прихожей запах цветочной смеси; правда, когда гости возвращались в город, они нередко еще по дороге выбрасывали из головы даже мысль о земельном вопросе, но это не меняет дела. Словесная оргия за первым обедом (увы, даже в Бекете бывало лишь два обеда в те два дня, когда туда съезжались «шишки») только лишний раз доказала, что, по всеобщему мнению, батракам и арендаторам живется вовсе не плохо, и вся беда в том, что упрямцы почему-то не желают оставаться «на земле».