Фриленды - Страница 15

К оглавлению

— Ступай, скажи хозяйке, чтобы она пришла. Хозяйке!

Пес помотал хвостом, опустил его и убежал.

— Мне его дал один цыган, — сказал Тод. — Самая лучшая на свете собака.

— Эх, старина, так все говорят про своих собак!

— Да, — кивнул Тод. — Но эта и правда самая лучшая.

— Морда у нее умная.

— У нее есть душа, — сказал Тод. — Цыган клялся, что он ее не украл, но это неправда.

— А ты разве всегда знаешь, когда люди говорят неправду?

— Да.

Услышав такое чудовищное заявление от любого другого, Феликс непременно улыбнулся бы, но так как это был Тод, он только спросил:

— Откуда?

— Когда люди говорят неправду, они всегда смотрят тебе в лицо, но взгляд у них неподвижный.

— У некоторых это бывает, когда они говорят правду.

— Да, но когда они лгут, ты видишь, как они стараются, чтобы взгляд у них не блуждал. Собака не смотрит тебе в глаза, когда хочет что-то скрыть, а человек смотрит слишком пристально. Послушай!

Феликс прислушался, но ничего не услышал.

— Крапивник! — И, сложив трубочкой губы, Тод издал какой-то звук. Смотри!

Феликс увидел на ветке яблони крошечную коричневую птичку с острым клювиком и вздернутым хвостиком. И подумал: «Тод неисправим!»

— У этого малыша тут рядом, за нашей спиной, гнездо, — тихо сказал Тод. Он снова издал тот же звук. Феликс увидел, как птичка с необычайным любопытством повернула голову и дважды подпрыгнула на ветке.

— А вот самочку никак не могу этому научить, — прошептал Тод.

Феликс положил руку брату на плечо, — ну и плечи!

— Да-да, — сказал он, — но послушай, старина, мне действительно надо с тобой поговорить.

Тод помотал головой.

— Подожди ее, — сказал он.

Феликс стал ждать. Тод становится совсем чудаком, ведя уже много лет такую странную, отшельническую жизнь, наедине со взбалмошной женой: ничего не читает, никого не видит, кроме бродяг, животных и крестьян. Но почему-то, сидя здесь, на поваленном дереве, рядом со своим чудаковатым братом, Феликс испытывал необычное ощущение покоя. Может быть, потому, что день был такой ясный, благоуханный, солнечные зайчики зажигали яблоневый цвет, а кругом росли анемоны и кислица, и в синем небе над полями плыли невообразимой белизны облака. Ухо его ловило малейшие звуки, которые здесь, в саду, были полны особого значения и странной глубины, будто слышишь их впервые. Тод, глядевший на небо, вдруг спросил:

— Есть хочешь?

И Феликс вспомнил, что тут не едят по часам, а, проголодавшись, идут в кухню, где в очаге всегда пылает огонь, и либо подогревают кофе и овсянку приготовленную раньше — и едят ее вместе с вареными яйцами, печеной картошкой и яблоками, либо закусывают хлебом с сыром, вареньем, медом, сливками, помидорами, маслом, орехами и фруктами, — все это всегда стоит на столе, прикрытое кисеей; он вспомнил также, что все они сами моют после себя миски, тарелки и ложки, а поев, выходят, во двор и пьют студеную воду из колодца. Странный образ жизни, дьявольски неудобный, — они, почти как китайцы, делают все иначе, чем принято у нас.

— Нет, — сказал он. — Не хочу.

— А я хочу. Вот она.

Феликс почувствовал, как у него забилось сердце, — не одна Клара боялась этой женщины. Она шла по саду с собакой — да, поразительная у нее внешность, просто поразительная! Увидев Феликса, она не удивилась и, сев рядом с Тодом, сказала:

— Я рада вас видеть.

Почему все в этой семье заставляют его чувствовать себя существом низшего порядка? Как она спокойно его разглядывала! А потом сузила глаза и наморщила губы, будто подумала что-то очень ехидное! В ее волосах — как это бывает всегда с иссиня-черными, тонкими и шелковистыми волосами, — уже появились серебряные нити; лицо и фигура похудели за то время, что он ее не видел. Но она до сих пор была очень интересной женщиной, глаза у нее просто поразительные! Да и одета, — Феликс навидался на своем веку чудачек, совсем не так чудовищно, как тогда показалось Кларе: ему нравилось ее синее платье из домотканого полотна, вышитое вокруг ворота, и он с трудом оторвал взгляд от сапфировой повязки, которой она стянула свои черные с проседью пряди.

Он начал с того, что передал ей записку Клары, которую та написала под его диктовку:

«Дорогая Кэрстин!

Хотя мы так давно не виделись, Вы, надеюсь, простите мне, что я Вам пишу. Нам доставило бы большое удовольствие, если бы Вы с обоими Вашими детьми погостили у нас день-другой, в то время, пока у нас гостят Феликс и его молодежь. Боюсь, что Тода звать бесполезно, но, конечно, если он приедет, и Стенли и я будем в восторге.

Искренне Ваша

Клара Фриленд».

Она прочла записку, передала ее Тоду, тот тоже прочел ее и вернул Феликсу. Все молчали. Записка была такая простая и дружеская, что довольный Феликс подумал: «А ведь я ее неплохо сочинил!»

Затем Тод сказал:

— Ну, говори, старина! Ты ведь хочешь поговорить о наших ребятишках, правда?

Господи, откуда он это знает? Но Тод ведь и правда был немного ясновидящим.

— Что ж, — начал Феликс, сделав над собой усилие, — разве вам не кажется, что вы напрасно путаете ваших детей в деревенские кляузы? Нам рассказывал Стенли…

Кэрстин спокойно прервала его, говорила она отрывисто, капельку шепелявя:

— Стенли не может этого понять.

Она взяла Тода под руку, по-прежнему не сводя глаз с лица деверя.

— Может быть, — признал Феликс, — но не забудьте, что Стенли, Джон и я выражаем обычную и, я бы сказал, разумную точку зрения.

— С которой мы, боюсь, не имеем ничего общего.